Жизнь. Продолжение следует

Имени Васи

История мальчика, которого не спасли, но который спасает

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков



Если вы подумываете, не спасти ли кому-нибудь жизнь, надо побольше узнать о Васе Перевощикове. Его именем назван регистр доноров костного мозга, который создает в России Русфонд. Вася Перевощиков был отличный малый – шебутной весельчак, вечно перемазанный в грязи и мокрый с головы до ног, потому что лез в каждую лужу. А потом он заболел лейкозом и умер – в России донора костного мозга для Васи найти не смогли: Национальный регистр был совсем мал, а искать в международных базах уже не успевали. Такая история. Чтобы она не повторялась, получше узнайте ее.

Говорят, что столицей Удмуртии когда-то хотели сделать город Глазов. Якобы жизнь здесь била ключом благодаря огромному заводу по переработке смертельно опасного урана. Но город Глазов из-за этого был закрытым, а какая из режимного предприятия столица? Зато теперь, когда деньги стали интереснее и смертельнее войны, а завод зачах, в Глазов может приехать кто угодно. Но только зачем? Такая вот судьба. Не бывать Глазову столицей.

Но если хочется насмотреться на что-нибудь типично российское – вам надо именно сюда. Три часа вы томитесь в автобусе вместе с матерями, шикающими на детей, мужчинами в состоянии глубокого раздумья и молодежью с наушниками и сообщениями в белых оконцах телефонов. Потом, потягиваясь, вываливаетесь в эту вечную русскую смесь разрухи с торговлей, озираетесь, немного сопротивляетесь, чтобы сразу не стать черной кожаной курткой, розовой кофтой с блестками, шаурмой, шиномонтажом, стройматериалами и разливным пивом. Но потом город сам забирает вас, стирает все знаки отличия и правила приличия и ведет вас куда-то к себе на окраину – к частным покосившимся домам за забором с цепной орущей собакой, котом, наказанным за то, что нагадил посреди кухни; с тесными комнатами, заваленными тяжелыми вещами и детскими игрушками; с телевизором, светящимся убийствами и злобой; с борщом, печкой и окнами, запотевшими от тепла.

Половина России так и живет – живет так и Вера Тронина со своим вторым мужем Дмитрием Перевощиковым. За первого она выскочила в семнадцать лет, родила двух дочерей – Машу и Яну, а потом развелась. С Дмитрием познакомились на заводе – работали в одной бригаде. От этой любви стали рождаться одни пацаны. Старший Вася, потом Вова и вот теперь младший – Ваня.

Вот мы сидим в Глазове на кухне, рядом с печкой и белым потрескавшимся посудным шкафом. Дочерей нет, они уже разъехались из дома: одна в Перми замужем, вторая в Екатеринбурге официанткой. Иногда к нам забегает наказанный кот и мальчишки в портках, белых майках и крестиках на веревке. В соседней комнате на тумбочке рядом с игрушками стоит портрет умершего Васи. Висят фотографии на стене. На них – иногда веселый, иногда задумчивый мальчик. Красивый, загадочный, непростой, как и вся его семья. Мама вспоминает о нем.

«Муж у меня Дмитрий Васильевич, так что Васю мы назвали в честь его отца. Дима предлагал сначала Леней, но у нас на заводе Леня один работал – это тихий ужас. Я сказала: нет. Так что когда была беременной, мы его сразу Васей и назвали. В роддоме меня потом спросили: ты чё, так и будешь Васей его называть? А я говорю: так он уж полгода как Вася, как по-другому? И все.

Он был один Вася везде. И в садике, и потом в больнице. Редкое оказалось имя. Но зато весь в друзьях. У нас тут было два велосипеда, так он их раздаст всей улице – катайся кто хочет. Смотришь потом – валяются то тут, то там. Где сам Вася – непонятно. Он вообще был непоседа. Его дома одного оставить – это значит вернешься, а дома уже не будет. Вот он идет из школы домой – а учился недалеко, – вот идет и приходит мало того что грязный, а весь еще и сырой. Сухая только голова, остальное можно выжимать. Я говорю: "Вась, ты, наверное, нашу речку вброд переходишь?" Он говорит: "Мам, не-е-ет, я как все, поверху". Пришел, тряханулся, как собака, – все грязное вокруг.

У нас были одни школьные штаны. И каждый день грязные. Я ему давала тазик, мыло – и вперед: иди топчи свои штаны, стирай. Потопчет, прополощет, повесит сушиться – утром чистые наденет, а возвращается опять грязный с головы до ног. Ничего не помогало. Водяной. Вода – это прям была его стихия. Бежал в нее как трактор.

Читать он не умел, в школе учился плохо, но в компьютере находил все безошибочно. Я говорю: "Так ты как печатаешь-то, игры находишь? Ты же букв не знаешь". Он говорит: "Мам, да я нормально печатаю". Я говорю: "Вась, ну надо уметь читать-писать". Он отвечает: "Мне это не надо, я буду солдатом". Я ему: "А придет к тебе депеша, что ты будешь с ней делать?" – "Мам, да я разберусь…"

В восемь лет он начал кашлять. Как раз кое-как закончил второй класс. Отправили его в лагерь, там работала моя сестра Наташка. Она, если что, его в обиду не давала. И вот, помню, звонит оттуда и просит забрать: у него бронхит. Ну забрали, стали лечить. Врач что выпишет – мы пьем, что скажет делать – мы делаем. Недели две лечились, в итоге его вырвало прямо у врача в кабинете. И она нам тогда дала направление на анализы – на кровь. Мы сдали, и у врачей шок: они никогда такого не видели. Привезли его в стационар и там ему поставили диагноз – мононуклеоз.

Ну пролечили его от мононуклеоза, выписали, и все. И вот Димина сестра поехала с Васей в Питер. Они сходили в дельфинарий, на Финский залив съездили, все было хорошо. Вдруг она звонит: Вася кашляет. Я сказала, какие нужны лекарства. А ночью он стал задыхаться. Вызвали скорую, отвезли в реанимацию. Там взяли анализы, отправили в другой стационар. И там уже поставили диагноз "лейкоз". Приехала я туда, все бросила. Везти его домой мне не разрешили, отправили нас в Горбачевку – Институт детской онкологии и гематологии, там лечатся иногородние.

Сначала результаты были неплохие. Месяц мы отлечились, сделали ему химиотерапию, посадили на гормоны, показатели были хорошие. Вернулись домой. Но в ижевском онкоцентре нас не приняли, сказали: поезжайте в Питер, раз там лечились. Мы и вернулись, неделю всего побыли дома. И вот когда вернулись, выяснилось, что все не очень хорошо: лейкоз возвращается, нужно делать пересадку костного мозга.

Но как делать? Тогда же еще почти не было нашего регистра доноров костного мозга. Врачи сказали: все, доноров нет. Попробуем или маму, или папу. На меня они посмотрели, я им не понравилась – не знаю, почему забраковали. Папа им понравился больше. Взяли у него костный мозг. Сделали Васе пересадку. И через неделю после этой пересадки он умер – 25 февраля 2015 года. Мы его кремировали, привезли домой и похоронили.

Знаете, я много читала про лейкоз у детей. Он похож на то, как будто лейкоциты не хотят взрослеть. Человек растет, а они не перестраиваются, остаются бестолковыми детьми, творят в организме что попало и не защищают его. Вася и был таким невзрослеющим ребенком – всегда веселый, беззаботный, открытый, никогда не грустил.

Когда врачи сказали мне, что это его последний день, я позвонила отцу Андрею – там, знаете, при больнице есть церковь. И вот он сказал мне: не разрешайте ему оказывать последнюю помощь. Я говорю: почему? Он говорит: потому что не спасут, а только искромсают. И когда они пришли в палату – врачи, медсестры – и сказали мне: "Выйдите", я им говорю: "Нет, это вы выходите. Вы его спасете?" – "Нет". – "Тогда уходите". И они ушли. Я выключила звук всех этих приборов в реанимации, чтобы они не пищали. Я стояла рядом и говорила: "Вася, Вася". Ему говоришь, и сразу сердечко биться начинает. А потом все.

Трудно все это пережить. Но знаете, когда ты не один, когда тебе помогают, это делает тебя сильнее. Помню, когда Русфонд собирал деньги Васе на лекарства, я иногда целыми днями разговаривала с людьми. Звонили отовсюду, я даже не представляла, что есть такие места. Вот Вовка, средний мой сын, он одно время ставил в комнате Васину фотографию, свечку перед ней и разговаривал с ним. Спрашивает потом: "Мам, а как думаешь, он там меня слышит, как там ему?" Я говорю: "Ну я откуда знаю, я же там никогда не была". Но зато я знаю другое: и я, и все мы пока еще здесь».

Фото Сергея Мостовщикова