Жизнь. Продолжение следует

Дочь тишины

Любовь и внутричерепное давление

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков



Когда пытаемся объяснить или хотя бы понять любовь, все-таки мы уверены, что это сила, которая в чем-то выражается. В поцелуях, объятиях, слезах, головокружении, бессоннице, клятвах, криках, запахах, прикосновениях, ужасе или счастливом забытьи. Но что, если любовь никак не проявляет себя, если она невидима? Может ли она существовать сама по себе, без каких-либо условий, и быть при этом явной, действенной и сильной?

Оксана Крупка тринадцать лет ждала детей и наконец забеременела близнецами. Но через несколько дней после родов одна девочка умерла, а у второй, как выяснилось, сильно пострадал мозг. Лекарства, операции, шунты, в том числе сверхсовременные, купленные с помощью Русфонда, спасли Лизу Крупку, но девочка не говорит, не сидит, не ходит, почти не видит. Она бессильна и молчалива, но при этом загадочна и всесильна. Каждый день она меняет целый мир, как это делает настоящая любовь. О ней мы и разговариваем с Оксаной Крупкой:

«Я родилась в Приэльбрусье, в Кабардино-Балкарии. Мне было четырнадцать лет, когда мы оттуда уехали. Там начались всякие нехорошие вещи. Не война, конечно, но тем не менее. Люди стали как-то плохо друг к другу относиться. Родители испугались за детей – у меня еще два старших брата – и перебрались в Ставропольский край. К сожалению, мама с папой потом разошлись, папа уехал в Петербург, здесь жил его брат. Когда мне стукнуло восемнадцать, было решено, что я тоже перебираюсь в Питер. Это большой город, здесь больше преимуществ.

Прожили мы здесь с папой недолго. Он сказал мне, что стал старенький, устал, город для него теперь слишком тяжелый. Продал он здесь квартиру, купил мне комнату и уехал в Ставрополь, поближе к маме, но не к маме. Так я стала самостоятельной. Комнату я сдавала, а сама снимала отдельную квартиру, училась на бухгалтера, а потом работала бухгалтером. На работе познакомились мы с моим супругом. Долго у нас не было детей, хотя от первого брака у него дети есть. Обследовались много раз. Все вроде хорошо, а деток нет, а деток хочется.

В конце концов мы пошли на ЭКО, очень удачно, по федеральной квоте. С первой попытки у нас получилось забеременеть. И с первой попытки у нас получились близнецы. То есть все было красочно, сказочно, замечательно. Но почему-то прямо с первого дня меня стали пугать. Говорили, что близнецов очень сложно выносить, что у них одна плацента, один будет жить за счет другого. Я обследовалась по этому поводу в роддоме у профессора, который ведет сложные беременности. Он один меня успокаивал. Ничего страшного, говорил, не переживай, доходим хотя бы до 34-й недели. Но потом я перестала к нему ходить – мне стало сложно добираться из-за огромного живота.

Я стала искать роддом поближе к дому. Нашла. Поехала туда на консультацию. Сделали они мне УЗИ. Сделали – и схватились за голову. Говорят: знаете, у вас начался обратный кровоток. Я говорю: но я нормально себя чувствую. Если бы стало плохо одному из детей, плохо стало бы и мне. Они мне стали что-то показывать на УЗИ. А что я понимаю? Я бухгалтер, а не специалист по УЗИ. Мне говорят: срочно кесарево, сейчас, немедленно. Ну что делать? Всего 28-я неделя, глубокая недоношенность. Профессор мой был в отпуске. Я дозвонилась только до мужа. Он примчался в роддом, поговорил с врачами, ему сказали, что в течение суток ребенок умрет, а после него – я и второй ребенок.

Все были в шоке. Долгожданные дети, мы так боролись за них, муж носил меня на руках, как хрустальную вазу. Но нужно было на что-то решаться. Мне сказали, что с детьми все в порядке, легкие у них уже раскрылись, сделали даже специальные уколы. Мы согласились, и через полтора часа меня прокесарили. Я уже лежала на родильном столе и вдруг услышала голос, который сказал: кого будем спасать? Я хотела встать и уйти. Я сказала: что значит – кого спасать? Спасать надо всех. Но в этот момент мне уже поставили маску с наркозом.

Лизоньку сразу забрали в реанимацию – она была самой слабенькой. Сашеньку, вторую девочку, почему-то положили со мной в одно отделение. Видимо, решили, что 700-граммовый ребенок здоров. Как только пришла в себя, я побежала на нее смотреть. Прихожу, а ребенок лежит темно-синий. Стоит вокруг нее консилиум, все на нее смотрят. Говорят: ей почему-то стало плохо. Через час отнесли ее в реанимацию. А на пятый день она умерла от кровоизлияния, несовместимого с жизнью.

Лиза выкарабкивалась с огромным трудом. С переливанием крови ей занесли две инфекции – цитомегаловирус и герпес второго типа. Узнали мы об этом только через год, когда обследовались. Узнали мы и о том, что шунт, который поставили Лизе для откачивания лишней жидкости из мозга, оказался шунтом высокого давления. И он привел к тому, что у ребенка начал атрофироваться мозг. Девочка, в сущности, медленно умирала. А мы с мужем не понимали, что происходит. Мы обошли всех врачей, каких только можно было, самых лучших, ездили в Москву. Но никто не мог разобраться, в чем именно проблема.

В конце концов каким-то чудом выяснилось, что внутричерепное давление у Лизы зашкаливает и нужна операция по замене шунта. После этой операции, можно сказать, девочка стала идеальной. До этого я ее ласково называла инопланетянином – она витала в облаках, ни на что не реагировала. А сейчас у нее появились эмоции, она показывает свои желания, реагирует. Американский шунт, который нам помог купить Русфонд, позволяет в любой момент правильно отрегулировать внутричерепное давление. Это дает нам надежду на то, что когда мы восстановимся, то, может быть, удастся найти способ и сделать операцию по восстановлению ликворотока. И жидкость будет отводиться из мозга без помощи шунта.

Но, конечно, не только шунт спасает нам жизнь. Я очень благодарна своему мужу. Он золотой человек. Когда Лиза была совсем маленькой, она все время кричала, постоянно. Она ничего не ела, у нее были рвоты. Выдержать это всем было очень тяжело. Но он не сломался. Более того, когда я сломалась, когда поняла, что больше нет нервов и сил, он спас и меня, и дочь своей поддержкой, своим спокойствием.

Я, конечно, до сих пор, вот с момента похорон первого ребенка, не могу ответить себе на вопрос: почему это случилось с нами, почему это вообще произошло? Но, как бы то ни было, я могу сказать о последствиях: с появлением Лизы в моей жизни стало очень много света и любви. Терпения. Ни я, ни мой муж никогда не умели терпеть. Все только здесь и сейчас. Захотелось машину – вынь да положь машину. Захотелось, чтобы ребенок был здоров – этого надо немедленно добиться. Как я рассуждала: вот в такое-то время Лиза должна начать держать голову. Вот должна – и все. Но теперь я понимаю: никому она ничего не должна. Она живет своей таинственной размеренной жизнью и никуда не торопится. Значит, не должны торопиться и мы.

Знаете, мне вот звонит моя мама и иногда жалеет меня. Говорит: “Бедная ты моя девочка”. Я говорю: “Мама, да чего бедного-то? Я счастлива, мама. Счастлива, что могу помочь своему ребенку. Не тем, чтобы купить девочке крутую коляску, крутую кроватку или крутую одежду. А тем, чтобы чувствовать ее любовь и отвечать на нее любовью”».

Фото Сергея Мостовщикова