Жизнь. Продолжение следует

Опухоль

Даже маленький человек может управлять всем миром,
если знает, как велика цена

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков
 

Однажды все наконец изменится – раскроются тайные силы времени и людей. С этой минуты события сами приведут туда, куда не собирался. Покажут то, о чем не догадывался. Дадут почувствовать то, во что не верил. Каждый сможет управлять целым миром, оставаясь только маленькой его частью. Вопрос лишь в цене, которую нужно за это заплатить.

История Гаврилы Григорьева в свое время обошла многие газеты, Русфонд рассказывал ее несколько раз, потому что принимал деятельное участие в спасении этого ребенка. Гавриле было одиннадцать месяцев, когда родители поехали отдохнуть в Италию и взяли его с собой. Была пустяковая авария, небольшой синяк от ремня безопасности. Прошло несколько привычных дней, но мир уже не был прежним. Жар, потеря сознания, водянка головного мозга, попытки разобраться с причинами, анализы, прогнозы и, наконец, диагноз – неоперабельный рак головного мозга, который никак не проявлял себя до злополучного происшествия.

Невозможно в одном воспоминании уместить все случившееся в течение следующих шести лет. Сложно даже оценить, в каком именно из миров может вестись теперь разговор на эту тему. Но с Кирой Долининой, мамой Гаврилы, мы все же пробуем порассуждать об этом на кухне ее питерской квартиры:

«Я совершенно питерский человек, со всеми предками из Питера. И мой муж тоже совсем-совсем питерский, он работает в Эрмитаже. И история семьи у нас тоже абсолютно питерская, все друг друга здесь знают, я искусствовед, он тоже человек искусства, встретились в доме у общих знакомых, были другие браки, дети, сложный роман. Ну, нормальная то есть жизнь. Муж старше меня, ребенок у нас поздний, то есть мальчик этот был ужасно ожидаем. Долго у нас не получалось из-за моего здоровья, но в итоге счастливо родился совершенно здоровый малыш.

Мы выбирали ему имя. Я всегда мечтала, что у меня будет мальчик Гриша. Но муж мой Рома, у него фамилия Григорьев. Так что мы отринули идею с Григорием, начали выбирать имя под отчество. Получилось, что Гаврила Романович – это очень забавно, а родился он еще такой круглый, смешной. И понятно стало, что все это ему очень идет. Так что все было классно, даже врачи были довольны.

Это был тот год, когда мы оба с мужем работали в Европейском университете, его как раз закрывали, был скандал, была очень нервная зима. Весной все улеглось, и мы решили, что можно выдохнуть. Мы улетим на десять дней в Италию. И вот мы улетели. Взяли там машину. Рома был водитель молодой, и в какой-то момент в крохотном поселке Сан-Лоренцо-аль-Маре мы скатились под горку вместо того, чтобы затормозить. Машину тряхнуло. Все были привязаны, ребенок был в очень хорошем кресле. Ничего у него не пострадало – маленький синяк от ремня. Но мы на всякий случай поехали в ближайший город, в Империю, в больницу. Нас там проверили, взяли анализы, сказали, что, на их взгляд, ничего страшного не случилось. Ребенок был веселый, как всегда.

Через четыре дня все изменилось. Гавриле было одиннадцать месяцев, он учился ходить. Вдруг он начал падать, капризничать, его начало рвать, поднялся жуткий крик, а потом он затих. Приехала скорая помощь, отвезли нас опять в больницу, в Империю. Был вечер, врачи решили, что это какая-то обычная инфекция, сказали, что оставят нас до утра. И вот этой ночью я вдруг каким-то образом поняла, что все не так. Он затихал, а я почему-то знала, что это не покой, а судороги. Начала вызывать медсестру и показывать ей, но она ничего странного не видела. Плюс языковой барьер – медсестры в Италии не говорят на английском. В итоге после моих криков и требований они подняли с кровати врача, он приехал в больницу и понял, что не справляется, не знает, что это такое.

Надо отдать ему должное – он не стал притворяться и колоть в ребенка все подряд. Он просто вызвал вертолет, нас отвезли за 200 километров, в Геную, в очень хороший детский госпиталь. Там на крыше нас ждали носилки и три врача. Ребенок был уже в коме, только нам об этом никто даже не сказал. Итальянские врачи, как и русские, считают, что врач – это главный человек на свете, царь и Бог, такой XIX век. Родители должны молчать, им особенно ничего не говорят и не объясняют, никогда. Так что итальянцы просто сделали магнитно-резонансную томографию (МРТ) и сообщили, что у ребенка гидроцефалия, надо ставить шунт. Причем шунт наружу, потому что, как я теперь понимаю, они увидели кровоизлияние в шейном отделе позвоночника, которое мешало нормальной циркуляции жидкости. Решили, это из-за аварии.

Гаврила был совсем плох. Никого не узнавал. Судя по всему, даже не видел. После реанимации его перевели в палату интенсивной терапии, там он был очень долго. Медленно все восстанавливалось. Меня пускали к нему только на три часа. Держать на руках его было нельзя, он лежал пластом, а я как-то приспосабливалась кормить его грудью какой-то загогулиной. Месяц ждали, когда рассосется кровь. Все надеялись, что это обычное кровоизлияние.

И вот ребенок ожил, начал всем девушкам улыбаться. Его перевели в палату, где папа с мамой могли с ним по очереди спать. Сделали МРТ, чтобы убедиться, что все в порядке, и увидели, что там опухоль, и она там уже была, и авария только спровоцировала ее агрессивное поведение.

В этот момент началась какая-то совсем новая жизнь. Понимаете, это что-то невероятное. Обычно вы проходите все эти страшные стадии, когда вам говорят, что у ребенка что-то есть, начинают разбираться. А у нас все происходило ровно наоборот – у ребенка совсем ничего не было и вдруг из этого получился смертоубийственный диагноз. Плохая, злокачественная опухоль, одна из нехороших. Три месяца с этим пытались что-то сделать. Был там неплохой хирург. Он туда влез, удалил половину и остановился. Сказал, что дальше не пойдет, потому что опухоль на стволе мозга, в том месте, которое отвечает за дыхание, глотание, зрение, за все-все-все. Сделать что-либо просто невозможно. Такой был ответ. Нам предложили химиотерапию, но честно сказали, что она с этой опухолью не работает.

Знаете, я не герой, я просто еврейская мама. Я понимаю одно – никто никогда не поможет. Решение должен принять только ты. Это самая большая проблема. Любому родителю очень хочется верить судьбе, удаче, врачу, не брать на себя всю тяжесть положения. Но на самом деле это невозможно – кто еще может принять решение, кроме тебя? Это жесткая история. Мы даже ссорились с мужем, он говорил: "Как же так?! Ты не доверяешь врачу". Я говорила: "Не в этом дело. Я вообще никому не доверяю. Никому. Только так можно действовать ответственно". И я действовала, даже несмотря на то, что в Италии нам предложили фактически бесплатное лечение и сказали, что мы можем жить там столько, сколько надо. Нам обещали бесплатное жилье, транспортировку ребенка в больницу, они очень хотели помочь. Но они не могли помочь.

Мы стали искать. В России нам сказали – нет, не везите, тут только та же химиотерапия, а радиооблучения точечного здесь не делают, ребенку только одиннадцать месяцев. Отправили диски со снимками в Швецию, Америку, Германию, стали смотреть публикации международные, узнавать, кто лучший специалист. Довольно быстро возникло имя израильского нейрохирурга Шломи Константини, он настоящая мировая звезда, таких всего три-пять человек на свете. Так что мы созвонились в Израиле даже не со знакомыми, а с человеком, папа которого когда-то был ближайшим другом моей бабушки. И он нас свел с Константини. Тот сказал: "Привозите ребенка". И я решила – да.

Когда мы приехали, была довольно театральная картина. При нас Константини позвонил итальянцу, тому врачу, который делал операцию, испугался, остановился и фактически дал возможность другому специалисту спасти ребенка. И вот теперь этот специалист звонил, чтобы спросить, что видел его коллега. Armando, hi, this is Shlome. Кино. Он слушает, лицо напряженное: "Да? Не лезь? Все так плохо? Ты так считаешь? А я считаю по-другому! Я попробую. Я сделаю".

Такая вот дуэль. Это хирурги, они такие. Их прямота создает другую картину мира. Список возможных послеоперационных осложнений, который был нам честно озвучен, он был такой, что когда я все выслушала, меня колотило. На официальной бумаге были перечислены все ужасы, какие только бывают: никогда не сможет сам глотать, дышать, ну и так далее. И я все это подписала.

Ну вот. До всех этих событий я жила в своем, знаете, довольно снобистском мире. По природе своей я мизантроп. А тут вдруг оказалось, что мир создан в принципе по-другому, я просто ничего об этом не знала. Ты в этом мире не один, он весь предназначен для помощи тебе. Для этого нет никаких барьеров, никаких сложностей, никаких помех. Ну, например, в гостинице в Генуе, где мы жили несколько месяцев, даже горничная-испанка старалась внести в это волшебство свой вклад. Что она может в принципе сделать? У нее были только мыло и кока-кола. И она молча подкладывала нам побольше мыла и кока-колы.

Невозможно все это понять рассудком, как невозможно понять саму по себе опухоль. Вот перед вами маленький ребенок. Откуда в нем это? Почему это случилось? Как оно в нем растет? Немыслимо. В какой-то момент надо просто перестать об этом думать. Надо с этим жить. Вот сейчас Гавриле семь лет, у нас был недавно рецидив, мы опять ездили в Израиль на операцию и облучение. И я не могу не объяснять ему, что происходит, он должен это знать, а я не могу ему врать. Я не называю это словом "рак", я говорю – опухоль. Что у меня? Опухоль. Ее надо победить. Как угодно. Рисовать ее и побеждать. Думать и не сдаваться. И он чувствует себя победителем, вернувшимся с войны. Он даже надеялся, что останется на лбу шрам от шунта, который ему когда-то ставили. Как у Гарри Поттера. Но все уже стерлось, увы. Безобразие!

От Шломи Константини я когда-то услышала лучший совет в своей жизни. Когда все было позади, я спросила: "Что же нам теперь делать?" Он ответил: "Да ничего. Есть только одна вещь, которую вы должны совершить: устройте ребенку счастливую жизнь". Это был лучший совет, лучшая фраза нейрохирурга мирового класса, которую я запомнила навсегда. И когда я смотрю сейчас на своего сына и вижу, как носится по двору этот счастливый одуван, я понимаю: что еще я могу сделать? Правда, ничего. Только это. Только так».

Фото Сергея Мостовщикова