Жизнь. Продолжение следует

Но вместе

В целом все хорошо, когда в деталях – плохо

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков
 

Жизнь Анны Першиной, молодой учительницы из поселка Мирного под Челябинском, вполне может считаться каноническим образцом тихого счастья и символом исполнения всех простых желаний нормального человека. Любящий муж Анатолий, долгожданный сын Максим, уважение соседей. Анна Першина, кроме того, своего рода местная знаменитость. Многие заботятся о ней, пекутся о ее благополучии, звонят, заходят проведать, то и дело приезжают даже чиновники областного масштаба, спрашивают, не надо ли помочь. Вот каким мы видим набросок хорошей состоявшейся жизни, в котором, впрочем, не хватает пока некоторых более резких штрихов.

Анна Першина выросла в детском доме, а сын ее Максим родился с серьезными пороками развития – не было части пищевода и кишечника, ребенок не мог есть и ходить в туалет. Первые годы его жизни – сплошные реанимации, операции и поиски денег. И вот парадокс человеческого существа: казалось бы, в деталях сущий кошмар, а в целом картина выходит светлой и даже радостной. Мы говорим с Анной Першиной о том, почему ей нравится быть частью этой картины под названием «Жизнь»:

«У меня нет родителей, я жила в детском доме в Травниках, в Чебаркульском районе. Папу я вообще не знаю, а мама – у нее алкогольная зависимость. Меня всегда пугали детским домом, чего только про них не говорят. Но, мне кажется, все это неправда. Вот иногда, знаете, когда тяжело бывает, сидишь, всякое вспоминаешь – и ничего плохого не вспоминается. Мне кажется, если бы не детский дом, мне было бы хуже. Меня там всему научили – стирать, готовить, самостоятельной быть и так далее. Шитье, вязание, танцы, компьютеры, изо. Что еще надо? У меня только положительные эмоции.

После детдома я приехала в Челябинск учиться на учителя начальных классов. Вот с первого сентября выхожу здесь, в Мирном, на работу в школу. Была тут уже на практике, мне понравилось. Иду теперь по поселку, все мне говорят: “Анна Сергеевна, здравствуйте!” То есть атмосфера добрая, отличается от городской.

С мужем моим Анатолием мы познакомились в училище. Он, правда, потом ушел оттуда, сейчас учится на программиста. Сын у нас, Максим. Он родился и заболел. Во время беременности ничего особенного мне не говорили, все было в порядке. А когда родила его, мне его не показали. Ну, после кесарева сечения же обычно и не показывают, но только вечером всем принесли детей, а мне нет. Я говорю: “А где мой ребенок?” Они говорят: “Сейчас придет педиатр и все вам расскажет”.

Ну вот, пришел педиатр и все рассказал. Пищевод полностью не сформировался, не сросся с желудком, и, как я поняла, короткая получилась кишка, то есть не было у него попы, дырочки. Я не то что испугалась, у меня вообще была истерика. Я ревела так, что чуть не умерла. Полтора месяца Максим лежал в реанимации, ему сделали две операции: натягивали и пришивали пищевод и выводили на живот специальный отвод от кишечника. Когда я забрала его из реанимации, сидела и ревела над ним. И вот пришла одна врач, не помню, как ее зовут, столько врачей я видела за это время, так вот, она мне сказала: “Да перестань ты, что ты воешь над ним, как будто он у тебя умер, не бойся, вылечим мы его”.

И вот с тех пор я помню эти слова. Что только мы не пережили. Врачи нам сами сделали пищевод, сами его потом порвали во время одной из процедур. И нагнаивалось все, и плакал ребенок все время, и никак не набирал вес, и когда сделали ему дырочку в попе, тоже все это очень долго заживало. Шесть операций он пережил с тех пор. С последней нам помогал Русфонд, мы ездили в Питер делать пластику пищевода – врачи взяли часть кишки и пересадили ее. И вот теперь все более или менее наладилось, я успеваю закончить училище и собираюсь выходить на работу, Толик хочет устроиться программистом на “Макфу” – это знаменитая на весь мир фабрика, знаете такие макароны?

Не знаю, как я все это выдержала. Может, меня подталкивало то, что я из детдома. Когда Максим родился такой, мне ненароком сказали: может, ты его оставишь, зачем он тебе, ты же молодая, еще родишь себе. Нет. Я говорю: вы чего это? Зря я его девять месяцев, что ли, носила? Да хоть какой он, а мой. Вот, помню я, первый раз приехала в реанимацию, смотрю – там столько детей! Я говорю: “А что с ними?” Они говорят: “Да они здоровые, просто родители оставили”.

Удивительные все-таки у нас бывают люди! Одни живут с такими сложными детьми, с такими диагнозами, а другие здоровых оставляют на произвол судьбы. Не знаю, как это возможно. Ведь вот терпишь, ревешь, мучаешься, ночами не спишь, но не одна, а вместе. И у этого совсем другой смысл. И этот смысл – и есть жизнь».

Фото Сергея Мостовщикова