Жизнь. Продолжение следует

Танец сердца

История рождения и спасения Вероники

Рубрику ведет Сергей Мостовщиков



История рождения и спасения девочки по имени Вероника Гора – это история танца ее родителей, красивого, трудного и непредсказуемого. Никогда ведь не знаешь, куда заведет танец жизни, особенно если он исполняется в паре. Общее дыхание, один ритм на двоих, рука на талии, локоть отведен, первый шаг, второй – и мир начинает кружиться, он весь уже зависит только от изящного наклона тела и верного поворота головы, и даже сама музыка звучит как будто для исполнения желаний.

Но что это? Танец никак не заканчивается, нет способа остановиться, все меньше силы продолжать. Ритм становится беспощадным, музыка – безжалостной. Федор и Виктория Гора долго не могли завести ребенка, три раза делали ЭКО. Наконец родилась девочка с тяжелым пороком сердца. Врачи считали: сделать ничего нельзя. Но у музыки желаний на этот счет были свои ноты. Потребовались три операции на открытом сердце, последняя – в клинике в Германии. Стоила она денег и сил, которые просто так не натанцуешь. Какой апломб нужен был, чтобы правильно выполнить все возможные па? Федору и Виктории виднее. Они танцевальная пара. О танце, который они исполняют, мы и разговариваем:

Виктория:

«Я родилась в Геленджике. Училась там, окончила школу с медалью, а потом тут, в Краснодаре, институт с красным дипломом. Но я не сразу взялась за ум. У меня поначалу были тройки. Я занималась балетом – достаточно хорошо, а родители были врачами. В девяностых годах начались задержки зарплаты и проблемы. Папа у меня был хороший специалист, работал иглотерапевтом в санатории, но, чтобы хоть что-то зарабатывать, ему приходилось зимой работать на стройке, а потом руками, дрожащими после отбойного молотка, лечить больных. Ну и, видно, мне стало стыдно. Выяснилось, что я амбициозная. Решила: ну-ка дай-ка я все выучу. Взяла и выучила. Учителя были немножечко в шоке.

Я хотела стать врачом. Вот так теперь смотрю: я была бы хороший врач, думающий. Но у нас на юге как – все упирается в деньги. В мединституте нам сказали: придется немножечко дать. А для нас это было много. Поэтому я поступила в Краснодаре в университет. Можно было пойти на генетику, заниматься генетикой клубники, винограда или осетровых. Но мне всегда хотелось чего-то человеческого, а человеческого тогда не было. В итоге пошла на микробиологию и занялась нефтью. Ну то есть как нефтью: мы выводили нефтеокисляющие микроорганизмы. У нас же тут люди делают несанкционированные врезки в трубу и всю плодородную землю – целые гектары – вокруг заливают. А мы занимались их очисткой».

Федор:

«Мы познакомились на танцах. Оказались вместе, хотя мы совершенно разные. Вика из интеллигентной семьи: папа – врач, мама – врач, а я – противоположность. Рабочая семья. Папа – рабочий, мама – рабочая. Я на танцы-то эти спортивные и бальные попал совершенно случайно. За язык меня товарищи поймали. Заднюю мне включать было неудобно, я подумал: ну ладно, неделю похожу и брошу. Пошел, и мне там девочка одна понравилась, я втянулся. Уже года три-четыре прошло, я считал себя профессионалом, силачом и вот остался без партнерши. Вика услышала про это, пришла, посмотрела... Хотя слава обо мне шла как о вредном партнере. Говорили, характер плохой. Но на самом деле... Танцы ведь что такое: там в основном ребята из благополучных семей, и я не чувствовал себя в этой среде как в своей тарелке. Агрессия для меня была такой, что ли, маской, чтобы всех держать на дистанции. А по сути просто боишься, что тебя обидят. Так что я не был таким, какая слава обо мне ходила».

Виктория:

«Долго мы танцевали свои десять танцев. Пять европейских, пять латиноамериканских. Достигли своего потолка в этом деле. И группу детскую потом вели. А своих детей не было. Мы ждали лет десять. Семь лет из них ходили по врачам. ЭКО делали три раза. Один раз бесплатно, по федеральной программе, два раза за деньги. Бесплатно, кстати, вышло по деньгам почти столько же, сколько платно.

С третьего раза все получилось, и до 22-й недели не было вообще никаких патологий, никаких проблем. А на 22-й неделе меня просто внимательно посмотрели в обычной консультации и сказали, что у ребенка порок сердца – транспозиция магистральных сосудов. Когда родилась Вероника, выяснилось, что у нее корригированная транспозиция и единый желудочек.

Хорошо, я оказалась микробиологом. Я читала про единый желудочек еще во время беременности. Знала, что это такое, где и какие делают операции с таким пороком. Потому что наши врачи сначала сказали мне, что это вообще неоперабельно. Я говорю: а как же, например, операции Гленна и Фонтена? Тогда они только рассказали, что и как можно сделать».

Федор:

«Мы сначала все-таки с уважением относились к указаниям врачей, но попали в замкнутый круг. Они говорят: растите, набирайте вес, без этого мы не сможем сделать операцию. Но мы не можем набрать вес, потому что нам не делают операцию, ребенку тяжело есть. Все это время мы спрашиваем: ну а какая все-таки статистика смертности при таких операциях? Нам не говорят. В итоге мы выяснили, что пятьдесят на пятьдесят.

Все можно понять, конечно, врачам нужен опыт. Нам даже потом говорили, мол, откуда будет у местных специалистов мастерство, если вы все ездите лечиться в Германию? Но а как быть родителям? Для врача это опыт, а для нас это ребенок. Ведь люди живут как: встретились, поженились, а дальше дети, внуки. А у тебя, допустим, детей нет и нет. Все замирает, все сводится только к этому. Это вся твоя жизнь, вся твоя мечта. Ты не можешь идти дальше, не можешь двигаться. Мы с Викой когда последний раз делали ЭКО, нам было непросто. Решили, что больше не будем пытаться, рассматривали вариант усыновления.

Но вот, слава богу, все случилось, и мы, конечно, делаем все, чтобы сохранить жизнь, начало которой нам удалось дать. Мы стали собирать деньги на операции за границей. Сначала сами, а потом с помощью благотворительных фондов, спасибо им большое».

Виктория:

«После последней – третьей – операции, с которой нам помог Русфонд, Вероника начала расти. Ей сейчас три года, а она выглядит лет на пять, да еще и рассуждает, как взрослый профессионал. Мы тут недавно слепили снеговика, так она ему сначала мерила температуру – ставила ему сосульки. Потом навставляла ему еще сосулек и говорит: я ему буду мерить сатурацию.

Если честно, я сама в шоке, не понимаю, как все это мы пережили. Кто бы мне сказал три года назад, что все так будет. Что мы в Германию съездим, пройдем через все эти операции. У нас было очень сложное время, когда мы не могли принять решение, не могли понять, как именно следует поступать. Но как только мы определились с планом действий, все почему-то завертелось. Причем с невероятной скоростью. Поэтому я думаю, что мы – не исключение, а правило: если человек чего-то хочет, он сможет это сделать.

Но, наверное, чем-то ради этого придется пожертвовать. Мы, например, больше не танцуем. Некогда. Да и дочь не дает. Кричит: и я! И я! Возьмите меня! Значит, теперь у нее начинаются свои собственные танцы».

Фото Сергея Мостовщикова