Немецкая быль

Чувство вины как шестое человеческое чувство

Игорь Свинаренко,
специальный корреспондент Русфонда

Русфонд продолжает публикации о людях, которые жертвуют деньги на благотворительность, а иногда и что-то большее, чем деньги. Мы стараемся ответить на два вопроса: почему сильный помогает слабым и почему так поступают не все? Сегодня писатель ИГОРЬ СВИНАРЕНКО рассказывает о том, что не надо никого отталкивать: даже если благотворитель не нравится нам и кажется недостойным, пусть все равно помогает! Никто нам не давал такого права – судить людей и в наказание отказывать им в возможности делать добрые дела.

Когда-то я познакомился с одним человеком. Он немец, в годах. Он воевал. Долгожитель: жив и здоров сейчас. Мы иногда видимся и пьем водку.

Войны он захватил совсем чуть: начало 45-го и до мая. Но как бы то ни было – воевал! Артиллерист. Фронтовик. Ветеран Второй мировой, дело привычное, но – с той стороны, с непривычной для нас.

Мы листали с ним его семейный альбом. Там он попадается в разных видах. Вот он пацаненок еще, времен Гитлерюгенда. Вот в форме, со свастикой на рукаве. Это его пушка, а это – боевые товарищи. А вот он в лагере для военнопленных. Это столовая, а вот церковь для немцев – по этой карточке понятно, что срок он отбывал у союзников, против которых и воевал.

Он рассказал мне о тяжелой депрессии, которая у него была после войны, когда многое открылось, стало известно, было показано немцам и прочим – например, концлагеря.

– В России некоторые считают, что зверства преувеличены, а на самом деле все было скромнее, обычные лагеря, где людей просто пытались перевоспитать и просто заставляли работать по 12 часов без выходных – ну, вот как у нас в Мордовии.

(Немцы, кстати, почему-то прекрасно осведомлены насчет Pussy riot и рассказывали мне, что Толоконникову перевели в лагерь куда-то еще дальше от Москвы).

– О, нет. В немецких лагерях были такие ужасы и зверства, что их через какое-то время просто перестали показывать. Это было невыносимо. Может, и правильно, что перестали. Хотя показывали вроде же для того, чтоб произвести впечатление, заботились о том, чтоб такое больше не повторилось?

Ну, про роль немцев в войне, про убийства и разрушения, про вину можно много говорить, да и было говорено, тема богатая, нет смысла тут повторяться, это все понятно. А как это выглядело в быту? У людей? В их жизни? Солдату стало ясно, что он занимался в своей жизни не тем, был на неправильной стороне баррикад и фронтов, а теперь все кончилось и больше его никто не принуждает, – и как теперь жить дальше? Молчать? Забыть? Пожать плечами, плюнуть и растереть? Кивать на других, на тех, кто еще хуже? Уйти, к примеру, в запой? Или чего похуже?

Конечно, выручало несколько то, что приходилось много работать, просто чтобы добыть кусок хлеба. Но, тем не менее, вопрос оставался.

Немец старался придумать что-то. И ему пришла в голову мысль, довольно простая, не бином Ньютона, а куда проще: что надо помогать людям. Тем, кому еще хуже. И вот он, отработав смену – места часто менялись, он работал, где придется – потом шел разбирать руины. Кучи мусора на месте бывших домов – это всегда выглядит мрачно, убийственно, даже если это результат не очень масштабных боевых действий в наше время, к примеру, на Кавказе. А уж тогда и там! В общем, было к чему приложить руки.

Хуже всего было, как легко догадаться, с едой. Кругом были голодные тощие дети, которые остались без отцов. Он с кем-то из них делился продовольственными карточками и напрямую хлебом. В те времена это была самая дорогая и действенная помощь – просто взять и отдать полфунта хлеба из своего пайка.

Дальше немцы потихоньку богатели, поток репараций, который шел в СССР, слабел. С репарациями было более или менее всем понятно, надо же было восстанавливать разрушенную страну, это казалось справедливым, откуда ни глянь. Впрочем, кому это казалось неправильным и несправедливым, те благоразумно молчали, чтоб не уехать прямиком в Сибирь за антисоветскую агитацию и за фашистские клеветнические измышления, а как же, а как иначе?

Рахитичные немецкие дети после Второй мировой были похожи на тех, которые ходили по улицам Германии после предыдущей мировой, но на этот раз контроль за побежденными был пожестче, и победители уже не опасались реванша, и его, как известно, не было, да уж теперь вряд ли и будет.

Нашего немца еще тянуло к людям, которые вернулись из концлагерей. Его потрясали зеки, которые вернулись на волю и продолжали оставаться людьми, а не полутрупами, не руинами. Надо же! Он пытался почаще с ними встречаться, быть около них, это подзаряжало его некие внутренние аккумуляторы, сильно севшие на фронте и после в плену. Было просто им помочь – все-таки сил у него было побольше.

Шли годы. Руины убрали. Как-то отстроились. Черный рынок ужался. После и вовсе отменили карточки.

Жить стало лучше, жить стало веселей.

Куском хлеба уж было никого не удивить.

Но было еще, чем заняться.

Наш немец занялся инвалидами, которых немало, немало было в те времена. Уж всяко побольше теперешнего. Переместить их из пункта А в пункт Б – это была проблема, всем понятно, кто видел улицы и кварталы и районы без единого пандуса. И вот он перемещал инвалидов. И делал сам, где мог, для них пандусы, даже и слова такого не зная.

Я с этим немцем не спорю, не обличаю, не разоблачаю. Это все уже делалось и сделано до меня много раз. Я не судья вообще. В судьях и без меня нету нехватки. Я просто разговаривал с человеком про то, как он жил и что вышло из его жизни. Как устроен тот их мир. Какие они, немцы. Он ничего не скрывал о своем прошлом, никого не обманывал, не прикидывался безупречным и безгрешным. Живя в ГДР, он стал там весьма уважаемым человеком, вышел даже в какие-то небольшие начальники. Люди знали, что на него можно положиться, он поможет, если надо. И он такой был не один, ох, не один. Глядя на сегодняшнюю его страну, я это хорошо понимаю, отчетливо вижу сделанное. Эти вот инвалиды, которые мотаются по городу беспечно на электроколясках и заезжают на них в поезда и автобусы. Старики, которые живут до 100 лет, без иронии, в комфорте своих богаделен. Вижу смуглых беженцев из далеких жарких стран, которые тут приняты и которым местные улыбаются – кто-то, может, и через силу, главное – улыбается, а не замахивается бейсбольной битой, хотя вроде и бейсбольного матча нигде близко не затевается. Я бывал там в гостях у бывших наших евреев (бывшие они в той части, что уже не наши), которые живут в социальных квартирах на вполне себе приемлемые пособия.

Вот – помогают они, эти люди, соединив силы. Во многом, наверно, из-за чувства вины. Поди разберись, насколько это плохо и насколько хорошо. И стало ли бы лучше без этого чувства. Которое, надо сказать, довольно часто толкает разных людей на добрые дела. Может, лучше так, чем никак? И, пожалуй, не надо глубоко вникать в то, чего успел в прошлой жизни натворить доброжелатель и благотворитель. Это не наша проблема. Это вопрос его отношений с теми, кому он помогает. Если кто из них захочет вникнуть и после отказаться от помощи – пусть сделает это, но сам, без наших непрошенных подсказок.

Нам не надо лезть им под руку.

И что нам про себя сказать – что мы ни в чем и ни перед кем не виноваты? Может, и так, но это не очень сильное утешение.

Как помочь