Последняя строчка

Игорь Свинаренко,
специальный корреспондент Русфонда

Русфонд продолжает публикации о людях, которые жертвуют деньги на благотворительность, а иногда и что-то большее, чем деньги. Мы стараемся ответить на два вопроса: почему сильный помогает слабым и почему так поступают не все? Сегодня ИГОРЬ СВИНАРЕНКО рассказывает о самом высоком стиле помощи – когда человек помогает другим, будучи уверенным, что ему от этого нет никакой выгоды. Если человек точно знает, что никакая благодарность его не достигнет. И не обязательно при этом уходить в анонимность, все тоньше.

Один человек – его звали Сергей – вдруг узнал, что скоро умрет. Конечно, вокруг велись разговоры о том, что все будет хорошо, раз уж медицина добилась удивительных успехов, и как хорошо, что мы дожили до новых лекарств и прочего прогресса. Но все всё понимали. Однако молчали об этом, щадя чувства близких, совсем уж близких. Что можно скрыть? Глаза человека говорят о многом, если не обо всем! Впрочем, информация, считываемая с человеческих глаз, уже не так достоверна, как в прежние годы. Так и лекарства – как и некоторые другие сверхсовременные средства – заходят уже слишком далеко и искажают картину мира до неузнаваемости, делая ее совершенно уж непонятной и приводя нас иногда в полное замешательство.

Сергей мне был не чужой. Мы были знакомы с глубокой молодости, скитались вместе по общагам, ведя в них весьма бедную жизнь – сейчас, если мерить по доступу к материальным удовольствиям, такой уровень назвали бы нищенством. Сегодня в абсолютном измерении бомж может позволить себе больше, чем когда-то университетский студент. Как-то странно сейчас об этом думать. Сказать, что это уравновешивалось богатой внутренней жизнью, можно, но это будет неправдой. Это было все же не уравновешивание, но как бы обезболивание (а не лечение), не более того. Что, впрочем, тоже неплохо. Хорошей стороной бедности было то, что при нехватке денег и при почти полном отсутствии сервиса бедность выстраивала между людьми человеческие связи и давала им возможность испытывать человеческие чувства. И такое запоминается. Надолго, а может, и навсегда.

После было много всякого разного, каких-то путешествий и денег, и нового опыта в разных областях и даже разных странах, успехов и провалов, карьер, женитьб и разводов и неформальных приключений. Многое было потеряно и приобретено, что-то перестало удивлять и радовать, и даже наскучило. Жизнь шла по колее, из которой, казалось, ей уже не выскочить. Но, разумеется, она из этой колеи вылетела, драматически – и повернула в неожиданную сторону, в данном случае – под откос.

И вот мы с ним это понимали. Молча. Помню, в один прекрасный день, точнее, в одно прекрасное утро, майское, свежее и чистое, умытое, прозрачное, я приехал к нему в больницу отметить вместе праздник солидарности трудящихся. Вот вам смешно, что мы такое внимание уделили этой казенной советской дате. А нам, людям, которые в молодости были пролетариями, да и потом, в разных шабашках, выполняли много черной физической работы, смешно не было. Мы и были теми самыми трудящимися, которые во многом были солидарны. Эх, если б еще не темные глубины, в которые часто сваливается пролетариат! Если б не та простота, что хуже воровства, в которую он уходит от гордости, обидевшись на чистых умников! Мысли и идеи, которых он не понимает от нехватки времени на чтение книжек! Нехватки не просто времени, а, точнее, беспечного бесконечного досуга. Большой и практически совсем не признанный писатель Гайто Газданов, уровня почти бунинского, писал об этом; он воевал на белом бронепоезде и потому ушел от красных в Париж и там работал шофером. В промежутках между поездками, ожидая седоков, он пытался читать книжки – но бросил, эти плоскости не совмещались, никак не совпадали и только разрывали сознание. Досуг нужен, досуг – для всего самого тонкого в этом мире.

Так вот, мы отмечали Первомай. Я пил виски из пластиковой бутылки, такие можно достать только в duty free, а товарищ только смотрел на меня, закусывая мой напиток больничной своей едой, которая, надо заметить, становится все более съедобной, хоть что-то хорошее в юдоли скорби! (Даже и тюремная еда – уже не так плоха в наши дни, прогресс это, что ли.) Но и такая пьянка хороша, если кто в теме, – имейте это в виду. Сидеть и смотреть, не участвуя в застолье, на пьющих друзей – это тонкое удовольствие, такое куда лучше, чем видеть их кислые физии и считывать с них лживую скорбь.

Но тут главное – дети. К Сергею приходил, конечно, сын. Понятно, он был погружен во все перипетии и подробности лечения, доставал лекарства и прочее в таком духе. Разные мучения и страдания не были для него секретом. Как и положено в таких случаях, он верил в happy end, надеялся на лучшее, ну а как без этого, это ж не Онегин у постели далекого дяди. Мы так, бывало, сидели, говорили о чем-то, болтали, наш пациент шутил и рассказывал анекдоты, свои, и смеялся над нашими.

Я нечаянно спрашивал себя: а зачем это? Если уж ясно, что все кончено, то не лучше ли лечь на диван, отвернуться к стенке, бросить все, обрубить контакты с внешним миром? В конце концов (пардон за каламбур), это личное дело человека, и никто уж ему не помощник, не судья и не спутник, не попутчик. Так, кстати, часто думают люди, глядя на картинку со стороны.

Потом все кончилось.

На поминках сын говорил – тут-то и настал момент истины – о том, что ему показалось главным, да, может, оно таковым и было: что отец его сражался до последнего. Родил, воспитал, финансировал учебу и путешествия, и все такое прочее, – это понято и оценено. Но главное не это, а другое: концовка. Как он шутил напоследок. Как улыбался и про что весело вспоминал. Ему это, скорей всего, было не нужно уже, перед отправлением-то в вечность или в мрак небытия, там уж кому куда, кто что выбрал заранее, это все описал Булгаков в главе про бал у Воланда. Сергей делал это для других, вот – для сына. Который это оценил по полной программе. Запомнил и помнит.

Это была такая помощь, такая ее разновидность, от которой помогающему не будет заведомо никакого толка. Абсолютно никакого! Он выйдет, за ним захлопнется дверь, и он никогда не вернется к тем, кто остался тут, где тепло и светло и все свои. Но он до последнего их веселил, то есть поддерживал, отдавая им свои последние минуты, не оставляя себе ничего. Ни-че-го.

Высокий стиль! Вообще везде невероятно важна концовка. Роман, стих – да все что угодно. Последняя строчка решает все. И запросто может перечеркнуть все то замечательное и прекрасное, что было прежде. А может и подчеркнуть. Тогда все будет не зря.

Как помочь